«Наверное, я должен был проводить ее до самого дома… Средняя скорость в городе 60 км. Она едет чуть быстрее, ускоряясь в момент переключения светофоров, – дает понять окружающим, что желтый ее любимый цвет.
Нравятся ли мне эти проводы на машинах?
Такое у нас настоящее. Близость ограничена габаритами.
Мы едем по новой трассе, далекой от всех проспектов. Где-то в памяти ползет троллейбус. Мы внутри, снаружи снег крупными хлопьями. Мы прижаты друг к другу обстоятельствами – это жесткие слои атмосферы. Локти и портфели говорят – ну, давай же. Мы треплемся ни о чем. Ни о чем продолжалось долго.
Я ничего не сказал ей. Она ничего не ответила…
Я слежу за ней фарами. Я вижу ее силуэт. Хрупкая тень между двух стекол. Ей идет одиночество, даже в медленном танце. Настоящая Мага, ее невозможно растворить в толпе. Такой я увидел ее в первый раз. Мага стояла одна у витрины и ждала приключений. Моя заслуга в том, что я познакомил ее с Ангелом.
Кто ей сейчас нужен, знает только она сама. Она выбирает, не я. У меня ушли годы, она уложилась в три дня.
Мне обидно? Нет. Даже не знаю, почему.
Я нервничал, это было. Я сопротивлялся, это тоже было. Меня ведь ждали на другом конце города.
Зеленый – значит ехать. Но я жду красного. В 36 я бы поехал, хотя бы из вежливости. Но в ту ночь мне было 28. И я нашел ее губы. Милая моя, как же мне хорошо с тобой. На час я Калиф-аист. Я смеюсь и падаю, вспарывая воздух своим счастьем. Какое там было волшебное слово? Не помню. Слишком не важно это. Ее слова. Слишком не важно это…»
Две машины скользили по просыпающемуся городу. Мелькали витрины, пластиковые люди в них, сонные светофоры. Моргали неверным глазом рекламные таблицы. Начавший было моросить дождь, сразу же одумался и остановился. Дворники затихли на стекле.
На очередном дежурном светофоре машины стали притормаживать. Но вдруг первая неожиданно рванула вперед и, проскочив пустой перекресток на финальный желтый, стала быстро исчезать из поля зрения. Вторая машина так и осталась стоять в ожидании зеленого.
«Наверное, мне нужно было проводить Магу…
Но вдруг немедленно захотелось прочитать, что она написала. Так поступают дети, увидев подарок, – «спасибо» уже потом, вначале то, что внутри.
Я вообще в последнее время веду себя как ребенок. Стырил цветок на важном для меня совещании. Перенес все остальные встречи и убежал довольный. Как начальник я полагаю, что все вокруг счастливы, когда у меня хорошее настроение. Меня ждет Мага! Неужели вы не понимаете?!
Что же она мне такое написала?
– У вас все в порядке? – в стекло автомобиля стучит милиционер.
– Все нормально, спасибо.
Уже глубокая ночь. Я сижу в машине под фонарем и все читаю и читаю.
Я понимаю каждое слово, зачем оно и почему. И потому мне ближе эти две страницы, чем весь Кортасар и все другие приличные ребята. Я – единственный читатель и горжусь этим. Боже мой, как она пишет. Просто и естественно, так и идет по жизни. И скучаю я…
Мне стыдно за свои премии.
Где-то в городе летает ангел мой темноволосый…»
Дождь ударил в стекло. Маргарита резко открыла глаза и, глубоко вдохнув сырой воздух, ворвавшийся в приоткрытое окно, на мгновение затаила дыхание. Ей опять это снилось?
Она посмотрела в темное окно, за которым метались деревья, и подумала о том, что всякий раз, когда читала это письмо, боролась с желанием расплакаться. Хоть и прошло 189 лет. Ровно столько, сколько она не могла его публиковать. Истрепалась бумага, стерлись буквы, но не чувства. Не мысли. Не желания. И даже запахи остались прежними…
Она прикрыла сонные глаза и вдруг улыбнулась.
Смешной. Высказывая свою волю относительно ее желания писать, он, конечно, дурачился, выдумывая запретные сроки и никак не желая верить в то, что строки его очень личных писем когда-либо увидят дневной свет. И был прав – никто не сможет прочесть их. Письма принадлежали только ей. За исключением первого и самого главного, того, которое многое решило за нее. 189 лет назад. Она не имела права размножить и раздать его письма. Да и не решилась бы никогда. Не решится.
Она отдаст миру свои. С одной единственной целью – освободиться.
Освободиться от того, чем каждый день прибавлялась ее грустная писательская коллекция, – от слез, от криков, от непонимания, от недосказанности, от переизбытка чувств, от нелюбви. И в то же время от любви и дурацких надежд на нее. Освободиться от текстов, живущих в ее девичьей памяти, в ее мягкой душе и на переполненном жестком диске ее серебристого Maка. Это было очень важно и не могло больше ждать. Она должна была рассказать.
Глава 4
Тошнота
Страшно хотелось творога. Белого, жирного, купленного вчера в «Жуковке Гурмэ». Я отправилась на кухню. Может быть, и неправильно употреблять чай с молоком после двух бокалов красного сухого вина, но очень хотелось. Вместе с творогом. Наложила, налила горячего крепкого чая. Съела две ложки творога со сметаной – вкусно очень. И вдруг услышала крик. Кричали из спальни. «Ой, блядь, ой, как же больно!». Муж. Пьяный. Полчаса назад вернулся из «Перца» с нашим приятелем Мишей, с тем, что на Мерседесе и с охраной. Миша трезвый, а наш… Выпили еще две рюмки. Миша уехал, Валера тоже – в спальню. Думала, что уснул уже. Куда там.
Крик повторился. Я нехотя встала из-за стола, очень уж не хотелось расставаться с плошкой творога и чаем. Дверь в спальню была закрыта. Валера стоял на коленях перед кроватью и громко причитал. Нога его правая выше колена была здорово ободрана – ударился со всей дури о кровать, когда шел в темноте из ванны. В комнате стоял тошнотворно кислый запах. Я сразу даже не поняла в чем дело. Подойдя ближе, чтобы помочь В. подняться, увидела страшное.
Сколько раз я ловила себя на мысли, что жизнь и книги – одно целое. Что все, о чем пишут люди, умеющие складывать слова, это все есть вокруг. И если раньше ты не видел, не слышал или не замечал деталей, то, стоило тебе прочесть об этом, как ты почувствовал, что открываются глаза, и нюх обостряется. И все печатное начинает происходить с тобой. Рю Мураками написал «Все оттенки голубого». Ужасная книга. Не понимаю, что в ней такого особенного, заставившего говорить о себе. «Новое слово», «открытие»… Про наркоманов, про кровь, про таблетки с трудно произносимыми названиями, про огромные члены чернокожих, про засосы, про сперму и про бесконечно кислый запах блевотины. На каждой странице. С подробностями, с деталями. До тошноты. До рвоты.
Ее-то я увидела, бросив взгляд на изголовье кровати, возле которого на деревянной тумбочке всегда лежала гора книг, журналов и газет. Все, включая пуховое одеяло, подушку в свежей наволочке, простынь и наматрасник, было розового цвета, в котором застряли кусочки красного. То ли капуста, то ли свекла. На полу желтого коврового покрытия уже не было, было что-то неопределенного цвета, но определенного запаха. Тумбочка была уляпана, книги тоже. Огромное вонючее море.
– Какая же ты свинья! – в сердцах сказала я, лихорадочно соображая, что мне со всем этим делать.
Муж по-прежнему стонал. То ли от боли в ноге, то ли от ужасного внутреннего состояния, в котором иногда оказываются пропойцы. Я принесла с кухни «Спасатель» и толстым слоем намазала ссадину.
– Ох, – простонал муж и, приподнявшись, стал пробираться к подушке.
– Туда нельзя, – попыталась остановить его я и схватила за руку. В плохо фокусирующихся глазах прочитала немой тупой вопрос. – Там грязно, не видишь что ли? – сказала я раздраженно. – И убирать ЭТО я сегодня не намерена, пусть все так и валяется до завтра. А завтра, – сказала я громко, сделав паузу, – а завтра ты проснешься и будешь мыть все сам.
– Да, – промычал В., явно не соображая, что я от него хочу. – Какая же ты сука. Сука! – крикнул он громче. Лучше я перережу себе вены. Или горло, – добавил он, немного подумав.
Я нервно рассмеялась.
– Тебе, гадина, смешно. Ну ладно, – промычал он и, отстраняя меня от двери, нетвердой походкой направился на кухню.
Я подошла к кровати и стала снимать грязное белье. Только сегодня все поменяла, какое свинство. Выкинув вонючую кучу в коридор, взяла тряпку, намочила ее и попробовала оттереть тумбочку. К горлу подкатила тошнота. Встав с корточек, я вроде бы справилась с ней, но как только попыталась продолжить, все повторилось. Усиленное в несколько раз. Теперь уже рвало меня. Я опрометью бросилась в ванную и настежь распахнула окно. Ночной весенний воздух меня спас. В этот момент на кухне что-то с лязгом и с периодичностью начало падать. Бросив тряпку, я нехотя отправилась на звуки.